Заветная книга

В первые дни мира, когда земля и небо были еще неразлучны, когда земля улыбалася небом и небо не поглощало в себе всех земных чувствований, – когда наслаждения людей были земные и небесные вместе, – когда все были браминами, в то время счастливые смертные не скучали друг другом – одно уединение казалось им пороком и бедствием. Каждый существовал в братьях, друзьях своих, и явление нового пришельца было для людей светлым праздником.

И во всяком семействе хранилась заветная книга, данная самим Брамою; при каждом появлении нового брата новый лист в нее прибавлялся, и величиною книги измерялось счастие человека. Лишь для того, кто приносил Заветную книгу, Вишну златыми ключами отпирал врата небесные, и от серебряной вереи неслись во вселенную волшебные звуки и благоухания.

Проснувшись, люди не заметили сделавшейся перемены и мнили снова начать то, о чем остались в них сладкие воспоминания, – но к удивлению все мысли их были смутны, рассеяны.

Проснувшись, люди не заметили сделавшейся перемены и мнили снова начать то, о чем остались в них сладкие воспоминания, – но к удивлению все мысли их были смутны, рассеяны.

Привыкшие к соединению неба с землею, они стали искать в небе земных наслаждений, на земле наслаждений небесных, непонятных для разлученного с небом; лишь изредка избранные от смертных силою гения, в стройной гармонии, в разнообразных цветах воспаряли на время к далекому небу, – но грусть ожидала их на земле, мстила им за смелый полет и клала на лице их печать неизгладимую.

Всякий по-прежнему хотел быть брамином, но не имел довольно силы для своего звания, не понимал, от чего происходит слабость его, упорно настаивал в правах своих и пылал злобою к другим, более счастливым. –

По прежним воспоминаниям люди искали друг друга – и скучали, сами не доверяли себе в этом чувстве, силились радоваться, и родилось лукавство, и уединение сделалось добродетелью. –

Что же стало с Заветною книгою? По старинному обычаю люди не только не переставали, а старались более и более увеличивать ее с каждым новым знакомцем; но увы! теперь каждый новый лист носил на себе имя нового недруга; величиною книги стали измерять злополучие человека: Заветная книга называлась книгою бедствия; страх и отчаяние распространились по вселенной. –

Друг! гласит молва, что в наше время книги Заветные смешались с книгами бедствия, что трудно найти между ними различие; говорят даже, что эти книги явились у нас под видом альбомов… Ты угадаешь мое желание: пусть эта книга будет для тебя не чем иным, как Заветною книгою. –