Вечерний гость

Лампа бросает на письменный стол, за которым я сижу, ровный и яркий круг света. Все, что вне этого круга, – темно, пусто и безжизненно, все чуждо мне и забыто мною. Весь мир сосредоточился в маленьком, светлом, круглом пространстве, где мне знакомо каждое чернильное пятно, каждая царапина, каждая шероховатость. Больше мне ничего не нужно. Лист бумаги ослепительно бел, и края его резко и прямо рисуются на зеленом сукне. Секунды вечера бегут с кроткой, неторопливой однообразностью, в светлом круге все так просто, ярко, уютно, близко, привычно и мечтательно. Больше мне ничего, ничего не нужно!

И вот кто-то стучится в двери. Раз-два-три… Быстро и настойчиво спешат один за другим три глухих, тревожных удара. Дремотное очарование светлого круга исчезает мгновенно и бесследно, как картина с экрана волшебного фонаря. Я снова в комнате, в доме, в городе… Жизнь ворвалась ко мне, подобно тому как вторгается уличный шум в распахнутое окно.

Ведь нет ни одного ничтожного явления, которое не оставило бы во мне неизгладимого следа. Тихая ночная возня мыши под полом и смертная казнь, рождение ребенка и шуршание осеннего листа, ураган на море и тиканье карманных часов, ласка любимой женщины и объявление о ваксе, – все, все, – и малое и большое, сознанное мною и несознанное, – все притрагивается к моему мозгу, все чертит на нем непонятные знаки. Каждая прожитая мною минута кладет вечную, но неизвестную мне печать на мой характер, на мою любовь или отвращение к жизни, на ум, на здоровье, на память и воображение, на всю мою грядущую жизнь, а может быть, даже на жизнь моих детей и внуков. Но я не знаю ни очереди событий, ни времени их прихода, ни их стихийной силы, ни их темного значения…

Ведь нет ни одного ничтожного явления, которое не оставило бы во мне неизгладимого следа. Тихая ночная возня мыши под полом и смертная казнь, рождение ребенка и шуршание осеннего листа, ураган на море и тиканье карманных часов, ласка любимой женщины и объявление о ваксе, – все, все, – и малое и большое, сознанное мною и несознанное, – все притрагивается к моему мозгу, все чертит на нем непонятные знаки. Каждая прожитая мною минута кладет вечную, но неизвестную мне печать на мой характер, на мою любовь или отвращение к жизни, на ум, на здоровье, на память и воображение, на всю мою грядущую жизнь, а может быть, даже на жизнь моих детей и внуков. Но я не знаю ни очереди событий, ни времени их прихода, ни их стихийной силы, ни их темного значения…

Я не знаю, что будет со мною завтра… Только плоские, самодовольные, тупые фарисеи и утонченные духом, избранные, ясновидящие люди знают это или обманывают себя и других, что знают. Я же не знаю, что будет со мною через час, через минуту; я живу как лотерейный игрок, для которого судьба ворочает колесо с сюрпризами.

Почему так волнует людей азартная карточная игра? Потому что, ставя деньги на девятку бубен, мы не знаем заранее, куда она ляжет; направо – мы проигрываем, налево – выигрываем. Потому что перед нашими глазами будущее мгновенно делается прошедшим, а надежды и расчеты превращаются в разочарование и радость; потому что карточная игра есть та же жизнь, но жизнь сокращенная, усиленная и напряженная, подобно жизни под колпаком с кислородом; потому что в карточной игре мы чувствуем душою, как мимо нас проходит грозное божество, располагающее случаями и возможностями.

Но явления простой, обыденной жизни не потрясают нас, и мы живем в них равнодушно и слепо. А между тем ежедневно, ежечасно, – обедаем ли мы, идем ли на любовное свиданье, подписываем ли деловую бумагу, сидим ли в театре, играем ли в карты, вводим ли в свой дом нового друга, покупаем или продаем, спим или бодрствуем, – мы, в сущности, только то и делаем, что вынимаем и вынимаем билеты из огромной урны, которую нам на каждом шагу предлагает жизнь. У карт в конце концов только два билета, один с выигрышем, другой с проигрышем, а у жизни их миллионы, помноженные на миллионы, и из них ни одного – пустого. В карточной игре вы расплачиваетесь по окончании талии и наличными деньгами, а жизнь знает бесконечное количество способов и сроков расплаты. Она расплачивается – то скупо, как ростовщик, то сторицей, как получивший наследство кутила, то явно, как благодетели из детских прописей, то тайно, как евангельская вдовица, иногда с быстротой и неожиданностью револьверного выстрела, иногда с медленностью упорной, неизлечимой болезни…