Моряки

Утром вестовой из штаба принес лейтенанту Калюжному пакет. Калюжный распечатал его, нахмурясь.

«Неужели перевод на другое судно»?.. – подумал он, вынимая вдвое сложенную бумагу.

В бумаге было предписание явиться сегодня, к полдню, в штаб. Распоряжение шло от адмирала.

«Нет, не перевод!.. – мелькнуло у Калюжного. – Перевели бы, прямо, приказом. Что-нибудь другое».

Был пьян он и во вторник. Конца этой ночи он не помнит, но на крейсере ему говорили, что он, под гром аплодисментов, танцевал с какой-то американкой кекуок… В другое время, до войны, или даже в начале ее, лейтенанту сделалось бы совестно за этот «трюк». Но сегодня, когда старший офицер крейсера, изящный и корректный капитан второго ранга фон Римс, во время разговора об этом в кают-кампании, укоризненно взглянул на Калюжного и крякнул, – лейтенант победоносно обвел глазами кают-кампанию и нахально сказал:

Был пьян он и во вторник. Конца этой ночи он не помнит, но на крейсере ему говорили, что он, под гром аплодисментов, танцевал с какой-то американкой кекуок… В другое время, до войны, или даже в начале ее, лейтенанту сделалось бы совестно за этот «трюк». Но сегодня, когда старший офицер крейсера, изящный и корректный капитан второго ранга фон Римс, во время разговора об этом в кают-кампании, укоризненно взглянул на Калюжного и крякнул, – лейтенант победоносно обвел глазами кают-кампанию и нахально сказал:

– Я еще и не то могу!

«Наверно за американку распекать будет! – уверенно подумал лейтенант и поморщился. – И дернул меня черт пускаться в пляс! Действительно неудобно».

В перспективе было дисциплинарное взыскание.

«Посадит еще суток на двадцать под арест! Или в Экипаж спишет, и тогда изволь прозябать в нарядах и караулах».

Лейтенант встал из-за письменного стола, за которым сидел, и подошел к окну. Он занимал квартиру в бельэтаже на Светланской улице. Было у него три небольших, но уютно обставленных комнаты, и из окон их был виден «Золотой Рог» со стоящими на нем судами. На дворе были первые проблески весны, и бухта еще не освободилась от льда. Военные суда стояли на стальных бочках с мертвыми якорями. И хотя, по случаю войны, они должны были стоять на собственных якорях и все время под парами, – этого не было, так как командующий флотом был человек экономный, в появление японцев у Владивостока не верил и потому приказал стать на бочки, а пары держать только для отопления.

Из окна Калюжному были видны почти все суда владивостокской эскадры. На фоне противоположного берега выделялись, окрашенные в боевой цвет, громадные корпуса «Родины» и «Перуна». Из-за крыш арсенала и портовых мастерских выглядывали трубы «Исполина», почти всю войну простоявшего в доке. Калюжный посмотрел на эти трубы, и ему стало больно. Это был его крейсер, на котором он исполнял обязанности штурманского офицера. Но штурманские офицеры нужны только в ходу, когда от них требуется прокладка курса и счисление пути корабля. А одиннадцать месяцев ходить по кораблю, все время стоящему в ремонте, с ободранным боком, ничего не делая; слышать все это время не грохот орудий, и не плеск рассекаемых волн, а монотонный стук молотков и скрябок рабочих, – лейтенанту казалось обидным.

Толстый, плотный лед покрывал всю бухту неподвижной, мертвой крышкой. Около самых кораблей лед был прорублен… Ближе к берегу, в шахматном порядке, стояли эскадренные и номерные миноносцы. И тоже не было на них жизни; орудия были в чехлах, трубы не дымили…. И Калюжному казалось, что это стоят не боевые единицы, а черные гробы, ожидающие своей могилы…