Яшка

Жил-был мальчик Яшка, били его много, кормили плохо, потерпел он до десяти лет, видит – лучше не жить ему, захворал да и помер.

Помер, – и хоть были у него кое-какие грешки, однако очутился Яшка в раю.

Смотрит Яшка – невиданно хорошо в раю: посреди зелёного луга, на золотом стуле, сидит господь Саваоф, седую бороду поглаживает, озирается всевидящим оком, райские цветы нюхает, райское пение слушает; везде – во цветах, на деревьях – херувимы с серафимами осанну поют, а по светлому лугу, по весёлым цветам святые угодники хороводом ходят и мучениями своими хвастаются.

– Господи, – говорят, – ты гляди-ко, батюшко, как мы измучены, как изувечены, а всё – имени твоего ради! Кожица у нас ободрана, тельце наше истрёпано, ручки-ножки изломаны, рёбрушки наружу торчат, а всё – славы твоея ради!

Слушает господь, – немножко морщится.

– Да уж ладно! – говорит. – Уж слыхал я это, ведь вы почти две тысячи лет одно и то же поёте. Ну, – пострадали, помучились, покорно вас благодарю за это, только – спели бы вы хоть разок весёлое что-нибудь, а?

А святые угодники опять своё:

– Господи, – кричат, – миленький ты наш, погляди-ко: ножки у нас переломаны, ручки вывихнуты, ведь как мы страдали! И жгли нас, и давили, и голодом морили, и чего только с нами не делали, а всё тебя, господи, ради!

Вздыхает господь, соглашается:

– Верно, братцы! Прославили вы меня мученьем, да обошли весельем!

Смотрит на них Яшка из-за райской яблони, – тощие они все, тёмненькие, кои прихрамывают, кои на карачках ползут, у одних – глаза выколоты, у других – головы отрублены, – угодники божий под мышками держат их, как арбузы. В сторонке шестнадцать тысяч святых девственниц лежат, сохнут, в поленницы сложены. Варвара Великомученица пред Пантелеймоном Целителем кровавыми ранами хвастает, Екатерина Иоанну Воину о своих муках сказывает, а серафимы с херувимами всё осанну поют, и некоторые, от усталости, фальшивят.

Смотрит на них Яшка из-за райской яблони, – тощие они все, тёмненькие, кои прихрамывают, кои на карачках ползут, у одних – глаза выколоты, у других – головы отрублены, – угодники божий под мышками держат их, как арбузы. В сторонке шестнадцать тысяч святых девственниц лежат, сохнут, в поленницы сложены. Варвара Великомученица пред Пантелеймоном Целителем кровавыми ранами хвастает, Екатерина Иоанну Воину о своих муках сказывает, а серафимы с херувимами всё осанну поют, и некоторые, от усталости, фальшивят.

Слышит Яшка – говорит господь тихонько апостолу Петру:

– Много у меня, Пётр, праведников, а – скушновато мне с ними! Напускал ты их в рай – чрезмерно…

Отвечает апостол Пётр:

– Ты сам, господи, знаешь, я готов изменить, да – ведь как теперь изменишь? Это – Павлово дело, он, лысый, интернационал этот устроил…

– Эх, Павел, Павел! – вздыхает господь. – И сыну моему он евангелие испортил, и мне от него житья нет…

Смотрит Яшка, слушает, не всё ему понятно, а что скушно в раю, это он прекрасно чувствует: ни есть, ни пить не хочется, играть тоже неохота, и на душе смутно, как будто он клюквенным киселём объелся.

«Чего они побоями-то хвастают? – думает Яшка, глядя на святых. – Меня не меньше били, да я вот молчу! У нас, на земле, друг друга как бьют, кости в крошечки дробят, а – ничего!»

И стало Яшке жалко бога, – какая у него жизнь? Все вокруг ноют, никто побоев не стыдится, а ещё в честь и заслугу терпение своё ставят себе.

И вот, когда ангелы сняли солнце с неба, спрятали его под престол господень и наступила ночь и праведники спать улеглись, – вышел Яшка из-за яблони, подошёл к престолу и говорит:

– Господи, а господи!

Поглядел на него господь, спрашивает:

– Ты откуда?

– Из Петербурга.

– Чего рано помер?

– Да-а, – сказал Яшка, – рано! Другой бы на моём месте ещё раньше подох…

– Али трудно жилось? – ласково спросил господь.

Ёкнуло сердце Яшкино, хотел он рассказать богу о своей тяжёлой жизни, да вспомнил, как святые угодники жаловались, и – сдержался, только крякнул. И вместо того деловито сказал:

– Слушай-ко, господи, вернул бы ты меня на землю!

– Зачем? – спросил господь.

– Да что мне тут делать? Скушно здесь. Вот и сам ты апостолу говорил, что скушно…

– Чудак! – усмехнулся господь. – Да ведь тебя там опять колотить будут!

– Ничего! – сказал Яшка. – Поколотят за дело – не пожалуюсь, а зря будут бить – не дамся!