Бя-а, бя-а, Черная овца

Айя, хамаль и Мита, грязный, толстый мальчуган в красном с золотом тюрбане, уложили Понча в постель. Юди, уже закрытая занавесками от москитов, почти засыпала. Пончу было позволено не ложиться до обеда. Многие привилегии были даны Пончу за последние десять дней. Много доброты и снисходительности проявляли окружающие ко всем его шумным и беспокойным выходкам. Теперь он сидел на краю постели и преспокойно болтал голыми ногами.

– Понч-бэбэ ляжет спать? – вопросительно намекнула айя.

– Нет, – ответил Понч. – Понч-бэбэ будет слушать сказку о Рэнни, который превратился в тигра. Мита будет рассказывать, хамаль спрячется за дверь и будет реветь, как тигр, когда будет нужно.

– Но мы разбудим Юди-бэбэ, – пробовала возразить айя.

– Юди-бэбэ не спит, – пропищал тоненький голосок из-за занавески. – «Жил был в Дели Рэнни…» Говори дальше, Мита, – и она спала уже, когда Мита начал рассказывать сказку. Никогда еще не исполнялась просьба Понча о сказке с такой готовностью, как сегодня.

Он сидел и размышлял, а хамаль рычал, как тигр, во всех углах комнаты.

– Будет! – властно остановил Понч. – Почему не идет папа, чтобы сказать, что пришел дать мне пут-пут?

– Понч-бэбэ уезжает, – сказала айя. – На будущей неделе Понча-бэбэ уже не будет, и некому будет брать меня за волосы. – Она смотрела грустно на мальчика-хозяина, который был очень дорог ее сердцу.

– Нет, в этом году не в Нассик, маленький сахиб, – сказал Мита, сажая его на плечи. – Туда к морю, где растут кокосовые орехи, а потом через море на большом корабле. Возьмешь с собой Миту в «Билант»?

– Нет, в этом году не в Нассик, маленький сахиб, – сказал Мита, сажая его на плечи. – Туда к морю, где растут кокосовые орехи, а потом через море на большом корабле. Возьмешь с собой Миту в «Билант»?

– Всех возьму! – провозгласил Понч с высоты своего величия, сидя на плечах Миты. – И Миту, и айю, и хамаля, и Бини-садовника, и сахиба капитана, всех.

В голосе Миты не звучала насмешка, когда он возразил: «Сахиб очень милостив», кладя маленького человека в постель, в то время как айя сидела в дверях, освещенная лунным светом, и убаюкивала его бесконечным, протяжным гимном, который пела обыкновенно в римско-католической церкви. Понч свернулся клубочком и заснул.

Утром Юди разбудила его возгласом, что в детскую прибежала крыса, и он забыл сообщить ей удивительные новости. Да, пожалуй, Юди и не поняла бы важности события, так как ей было всего три года. Пончу было уже пять, он знал, что путешествие в Англию гораздо привлекательнее поездки в Нассик.

Папа и мама продали экипажи и фортепиано, опустошили весь дом и сократили расход посуды для ежедневного обихода и долго совещались над связкой писем с почтовым штемпелем Роклингтона.

– Всего хуже то, что нет ничего определенного, – сказал папа, дергая ус. – Письма сами по себе прекрасны, но предложения довольно умеренны.

«Всего хуже то, что дети будут расти вдали от меня», – подумала мама, но вслух этого не сказала.

– Нам остается только один выход из сотни, – с горечью сказал папа. – Через пять лет ты снова будешь дома, дорогая.

– Пончу будет уже десять, Юди восемь. О, как долго будет тянуться время! И они будут жить среди чужих людей.

– Понч очень общительный мальчуган. У него везде будут друзья.

– А кто будет любить мою Ю?

Они долго стояли потом поздно ночью над постельками в детской, и, мне кажется, мама тихо плакала. Когда папа вышел, она встала на колени у постельки Юди. Айя смотрела на нее и молилась, чтоб мэмсахиб не потеряла навсегда любовь своих детей, которых брали у нее, чтобы отдать чужим людям.

Молитва мамы была несколько нелогична. «Пусть чужие люди любят моих детей и будут добры к ним так же, как я, но пусть любовь и доверие моих детей ко мне сохранятся навсегда, навсегда. Аминь». Понч потянулся во сне, Юди слегка застонала.