«» in russo

Этот славный господин так похожий на любого другого господина, писал и повести, и романы. У него был талант, не то что обыкновенно называется этим именем в Италии и что есть у каждого человека в двадцать два года, когда пишутся свободные оды на всевозможные лады и новеллы без содержания и делаются попытки писать комедии без завязки. У него был настоящий, определенный, блестящий талант, что-то такое, что естественно напоминало сталь. Ум его не был озлоблен, в воображении не было никакой болезненной нервности; в его произведениях царил строгий и искренний здоровый дух, почти мускульная крепость в содержании и форме. Он восхищался всеми писателями, у которых талант переходит по загадочным, большею частью физиологическим причинам в болезнь; он относился с восторгом к страшным, зловещим, кровавым, отчаянным видениям, которые являются плодом напряженной работы мозга, напоенного до одурения любовью, водкою или искусством. Но это было восхищение противника противником, военный салют, почесть, по справедливости воздаваемая врагу. Он же сам был здоров и душою, и телом.

Этот славный господин так похожий на любого другого господина, писал и повести, и романы. У него был талант, не то что обыкновенно называется этим именем в Италии и что есть у каждого человека в двадцать два года, когда пишутся свободные оды на всевозможные лады и новеллы без содержания и делаются попытки писать комедии без завязки. У него был настоящий, определенный, блестящий талант, что-то такое, что естественно напоминало сталь. Ум его не был озлоблен, в воображении не было никакой болезненной нервности; в его произведениях царил строгий и искренний здоровый дух, почти мускульная крепость в содержании и форме. Он восхищался всеми писателями, у которых талант переходит по загадочным, большею частью физиологическим причинам в болезнь; он относился с восторгом к страшным, зловещим, кровавым, отчаянным видениям, которые являются плодом напряженной работы мозга, напоенного до одурения любовью, водкою или искусством. Но это было восхищение противника противником, военный салют, почесть, по справедливости воздаваемая врагу. Он же сам был здоров и душою, и телом.

Таким образом его высшим качеством была наблюдательность. У этого веселого и беззаботного молодого человека, вдыхавшего полною грудью воздух и благоухание, весело развлекавшегося и переходившего от одного удовольствия к другому, от одного впечатления к другому с юношескою быстротою, были инстинкт и способность к наблюдению. Когда он писал, то казалось, что он вспоминает пережитые сцены и виденные пейзажи. У него не было ничего фантастического, ничего неестественного, ничего похожего на усилие воображения. Его искусство было мощно по истине и выражению. Но в том, что он писал, не было поэзии.

И тем не менее этот Паоло Спада был самым глубоким мечтателем, какого я знал. Он знал тайную прелесть часов одиночества, когда человек любуется, растянувшись на кушетке, венком роз, нарисованным на белом потолке. Он знал приятное ощущение медленных прогулок по дому, перед картиною, перед портретом, у камина, за стеклами балкона. Он знал тайну взволнованного шаганья взад и вперед по комнатам с опущенною головою и сжатыми в кармаманах кулаками, не видя ничего, наталкиваясь на мебель, время от времени говоря сам с собою. В такие часы его дверь была заперта, и ни друг, ни женщина не могли войти к нему. Он мечтал! и эти мечты не были смутны и прозрачны, а так живы, так правдивы, так осязаемы, что он едва не протягивал руки, чтобы схватить их. Все контуры его мечтаний были ясны, определенны и начерчены почти резкими линиями, а фигуры были выпуклы и написаны энергичными штрихами. Пейзаж расстилался перед ним с самыми сокровенными подробностями, самыми укромными уголками и с беспредельною далью; он видел его, точно на картине, и даже лучше, чем на картине, – как в природе. Он видел, как сцена новеллы развивалась перед его глазами с действующими лицами, которые рассуждали, действовали, двигались, обнимались, убивали друг друга, лучше, чем на сцене, как в реальной жизни. Он трепетал, дрожал, не смел шевелиться, не смел дышать; он был взволнован, впадал в лихорадку перед лицом мечты, которая была жизнью.