«» in russo

На ваш вопрос о том, какой образ правления для России предпочтителен, мне очень трудно ответить прежде всего потому, что не в словах «республика», «конституционная монархия», «неограниченная монархия» – здесь дело. Важно не что, а как. Важно и то, насколько данные формы соответствуют темпераменту народа. Мы знаем и прескверные республики, как французская, и прекрасные монархии, как Англия, но это еще вовсе не предопределяет, какая конституция придется впору будущей Русской Державе.

И едва ли эту будущую форму правления можно предопределить заранее. Конечно, Россия будет ее искать путем многих последовательных перемен. Какую бы форму Учредительное Собрание ни избрало, она не будет окончательной. Единственно важное в этом выборе будет лишь то, чтобы выбранная форма была достаточно эластична, чтобы не нуждаться в дальнейших насильственных переворотах, но предоставляла бы возможность постоянного внутреннего перерождения и перестройки.

Сейчас то, что нужнее всего России, это – непосредственный исторический опыт государственного строительства. Поэтому не надо пугаться никаких крайностей, и республика с этой точки зрения желательнее, чем конституционная монархия; социальная республика желательнее, чем буржуазная. Надо все это проделать, и как можно скорее, чтобы выбрать тот кафтан, который будет меньше всего жать. Опытом других народов в этих случаях мало можно пользоваться: исторические параллели легче могут увести в сторону от истинного пути, чем помочь. Поэтому подавать свой голос я склонен за республику и в крайней ее форме.

Республиканский строй Франции ясно указывает нам, что парламент является сложным аппаратом, в котором происходит правильный отбор бесстыднейших, наглейших и практичнейших.

Республиканский строй Франции ясно указывает нам, что парламент является сложным аппаратом, в котором происходит правильный отбор бесстыднейших, наглейших и практичнейших.

Для известных государственных отправлений необходимы, конечно, и эти элементы. Без них земное устроительство невозможно. Но им нельзя поручать все управление государством. Их сила только тогда будет благодетельной опорой, когда она будет уравновешена другой, обратной ей, – то есть чисто духовной, чуждой земным интересам и страстям силой. Этой духовной силы я не вижу ни в президенте республики, подчиненном случайному избранию, ни в наследственном конституционном монархе, подчиненном случайностям рода.

Напротив, он должен быть свободен как от родовых уз, так и от уз голосования.

Я представляю его себе достойнейшим, пожизненным и выбирающим себе преемника по тому методу усыновления, который в человеческой истории практиковался только в век Антонинов и дал миру династию пяти идеальных монархов, не связанных между собой узами крови. Но так как мы знаем, что этот идеальный строй был нарушен сейчас же, когда у Марка Аврелия оказался собственный сын, то отсюда вытекает новое требование к главе такой республики: безбрачие.

Поэтому я представляю его себе как бы членом духовно-рыцарского братства, принимающего не помазание, а пострижение на царство, связанное с отречением от всех благ и страстей мира.

Как видите, такого правителя-монаха, рыцаря в духе тамплиеров или иоаннитов, я вывожу совершенно логически из условий реального парламентского строя с его законом выживанья приспособленнейшего. В сочетании они могут образовать необходимое для государства равновесие духа и плоти.

Но, разумеется, это только утопия, и мечтать об осуществлении в России сейчас такой теоретической республики невозможно.

Сейчас для народа важнее всего личный опыт.