«» in russo

Прочитав вчера в 111-м № Ведомостей С.-Пстербургской Полиции статью о Н. М. Карамзине, считаю обязанностью сообщить вам некоторые на нее замечания, покорнейше прося дать им место в издаваемой вами газете. Упоминая о лицах, которые были близки к нему и находились при кончине его, написавший эту статью забыл упомянуть о тех, которые ближе всех были в сердцу его: о семействе, о жене, на руках коей он умер, о детях, из коих две дочери, уже тогда взрослые, разделяли вместе с матерью нежные и беспрерывные о нем попечения Памятник, возвышающийся над прахом его, поставлен его вдовою. Она обсадила кустами приготовленное ею для себя место подле супруга, чтобы и после смерти своей не разлучаться с тем, с коим провела она в мире и любви более двадцати лет жизни своей и коего память, преданно и свято хранимая, почила Божьим благословением на семейство, так нежно и заботливо им любимое.

В. А. Жуковского не было при кончине его: он в то время был за границею, по причине расстроенного здоровья. Меня также тогда не было в Петербурге, куда приехал я из Москвы только на другой день кончины его, о коей узнал дорогою, в Царском Селе, от А. А. Воейковой. В числе близких приятелей Н. М. Карамзина, бывших при нем в последние дни жизни его, должно, вместе с А. И. Тургеневым, наименовать: графа Блудова и Д. П. Северина, ныне находящегося посланником при Баварском дворе. Н. М. Карамзин умер на 60-м году жизни своей, а не на 59-м, как сказано в статье, по неверному исчислению лет, ибо он родился 1 декабря 1766, а скончался 22 мая 1826 года. Для полноты сведений о кончине незабвенного нашего историографа, не излишним будет упомянуть, что он умер в Таврическом дворце, где, по приказанию Государя Императора, были отведены ему комнаты, дабы он, во время болезни своей, мог пользоваться чистым воздухом и тишиною уединенного места.

Биографическая часть, которая придает литтературе так много красок, движения и личности, была долго у нас в совершенном забвении. Можно было думать, что книги наши писаны какими-то жителями луны, о коих ни малейших сведений не имеем. Ныне биографическая любознательность пробудилась. Мы не довольствуемся знать печатного автора, но хотим узнать рукописного, неизданного человека. Вопрошаем не одни гласные свидетельства, оставленные нам литературною деятельностию его, но подслушиваем и келейный голос его, с позволительною нескромностию шарим в письменном столе его, перебираем частную переписку, прокрадываемся в домашний быт его. И прекрасно! Конечно, главное в жизни хорошего писателя, это письменные творения его, но для полного изучения его самого, для извлечения из них всей возможной пользы, нужно иногда проверить его с ними. Да к тому же, кроме ожидаемой пользы, можно принять здесь в соображение и ожидаемое удовольствие. Любопытство, даже некоторого рода нескромность, впрочем в границах благонамеренности и приличия, служат нам побуждением в приобретению истинных наслаждений: что ни говори, а мы все правнуки Евы. Мы все причастны греху любопытства. Кто из нас по врожденной слабости не любит, но не все признаются, что любят, подслушивать сплетни городские, благоприобретать чужие тайны?

Биографическая часть, которая придает литтературе так много красок, движения и личности, была долго у нас в совершенном забвении. Можно было думать, что книги наши писаны какими-то жителями луны, о коих ни малейших сведений не имеем. Ныне биографическая любознательность пробудилась. Мы не довольствуемся знать печатного автора, но хотим узнать рукописного, неизданного человека. Вопрошаем не одни гласные свидетельства, оставленные нам литературною деятельностию его, но подслушиваем и келейный голос его, с позволительною нескромностию шарим в письменном столе его, перебираем частную переписку, прокрадываемся в домашний быт его. И прекрасно! Конечно, главное в жизни хорошего писателя, это письменные творения его, но для полного изучения его самого, для извлечения из них всей возможной пользы, нужно иногда проверить его с ними. Да к тому же, кроме ожидаемой пользы, можно принять здесь в соображение и ожидаемое удовольствие. Любопытство, даже некоторого рода нескромность, впрочем в границах благонамеренности и приличия, служат нам побуждением в приобретению истинных наслаждений: что ни говори, а мы все правнуки Евы. Мы все причастны греху любопытства. Кто из нас по врожденной слабости не любит, но не все признаются, что любят, подслушивать сплетни городские, благоприобретать чужие тайны?

Сплетни, это всеобщая история человека и человечества в малом виде. Чем человек известнее и замечательнее, тем более дорожим и маловажными указаниями и дополнительными о нем подробностями. Но здесь должны мы руководствоваться некоторыми правилами общежития, осторожности и добросовестности. Бывают нескромности позволительные, но есть и такие, которые предосудительны. Есть сплетни невинные и даже благонамеренные, есть сплетни и вредные. Есть пересказы, но есть и наговоры. Не всякому слуху верь, твердит народная поговорка. Тем более не всякий слух передавай, а особенно не всякий слух печатай. Там, где тысячеручная и тысячегласная печать вертится в вечном движении, там хватает она и ловит на лету все, что ни попадется ей для насыщения её алчной и безостановочной деятельности. Там от злоупотреблений гласности, от предосудительных нескромностей, от умышленных и неумышленных, вольных и невольных выдумок, от всякой неправды и кривды не убережешься.