«Kazaki» in russo

Все затихло в Москве.

Редко, редко где слышится визг колес по зимней улице.

В окнах огней уже нет, и фонари потухли.

От церквей разносятся звуки колоколов и, колыхаясь над спящим городом, поминают об утре.

На улицах пусто.

Редко где промесит узкими полозьями песок с снегом ночной извозчик и, перебравшись на другой угол, заснет, дожидаясь седока.

Пройдет старушка в церковь, где уж, отражаясь на золотых окладах, красно и редко горят несимметрично расставленные восковые свечи.

Рабочий народ уж поднимается после долгой зимней ночи и идет на работы. А у господ еще вечер.

В одном из окон Шевалье из-под затворенной ставни противузаконно светится огонь.

У подъезда стоят карета, сани и извозчики, стеснившись задками.

Почтовая тройка стоит тут же.

Дворник, закутавшись и съежившись, точно прячется за угол дома.

«И чего переливают из пустого в порожнее? — думает лакей, с осунувшимся лицом, сидя в передней.

— И все на мое дежурство!»

Из соседней светлой комнатки слышатся голоса трех ужинающих молодых людей. Они сидят в комнате около стола, на котором стоят остатки ужина и вина.

Один, маленький, чистенький, худой и дурной, сидит и смотрит на отъезжающего добрыми, усталыми глазами.

Другой, высокий, лежит подле уставленного пустыми бутылками стола и играет ключиком часов.

Третий, в новеньком полушубке, ходит по комнате и, изредка останавливаясь, щелкает миндаль в довольно толстых и сильных, но с отчищенными ногтями пальцах, и все чему-то улыбается; глаза и лицо его горят.

Он говорит с жаром и с жестами; по видно, что он не находит слов, и все слова, которые ему приходят, кажутся недостаточными, чтобы выразить все, что подступило ему к сердцу. Он беспрестанно улыбается.

— Теперь можно все сказать! — говорит отъезжающий.

— Я не то что оправдываюсь, но мне бы хотелось, чтобы ты, по крайней мере, понял меня, как я себя понимаю, а не так, как пошлость смотрит на это дело.

Ты говоришь, что я виноват перед ней, — обращается он к тому, который добрыми глазами смотрит на него.

— Да, виноват, — отвечает маленький и дурной, и кажется, что еще больше доброты и усталости выражается в его взгляде.