«» in russo

Отряхните пыль с переплетов. Листы слежались и прожелтели. Эти тяжелые книги хорошо забыты в архивах и библиотеках.

Но когда вы примитесь читать их, как зарей сквозь пыльное повеет на вас непогасимым светом, неувядаемой свежестью, и вы тотчас услышите полнозвучный и бодрый говор наших пудреных предков – точно светлый звон екатерининских рублей в тяжелой чеканке.

Я говорю вам о старинных письмах прадедов.

Необыкновенно четкое зрение было у них, как будто всегда прищуренное, острое, рысье. Они умели смотреть на все холодными и сильными глазами Петра – безошибочно. А когда к безошибочным описаниям добавляют и мнение свое, оно всегда полно здоровой силы и ясности.

И вот, думаю я, что нет более правдивых, простых и более точных рассказов о французской революции, чем те прадедовские письма, которые можно сыскать на старинной полке.

В 1792 году, в августе, когда уже стучали на площади Карусели три гильотины, еще жили-были в Париже и священник российского посольства иерей Криницын с семьей и сам посланник российский Симолин. В Париже в 1793 году умер князь Голицын, основатель известной Голицынской госпитали в Москве. Проезжал тогда Францией русский путешественник, князь Белосельский-Белозерский и молодой граф Павел Строганов.

О молодом графе Павле и об его необыкновенном романе особо в двух-трех чертах.

Господин Роом в Клубе друзей закона подвел воспитанника своего, русского графа, к статной девушке, с родинкой над свежей губой, смуглой, быстрой в движениях, со светло-карими, чуть сумасшедшими глазами. Это была сама Теруань де Мерикур, знаменитая Жанна д'Арк святейшей революции, амазонка бунтующих улиц. Она водила толпу в Версаль, она штурмовала Бастилию. Она носила тогда короткий плащ синего бархата, гусарскую красную куртку, круглую шляпу с трехцветной республиканской кокардой и пистолеты за поясом.

Господин Роом в Клубе друзей закона подвел воспитанника своего, русского графа, к статной девушке, с родинкой над свежей губой, смуглой, быстрой в движениях, со светло-карими, чуть сумасшедшими глазами. Это была сама Теруань де Мерикур, знаменитая Жанна д'Арк святейшей революции, амазонка бунтующих улиц. Она водила толпу в Версаль, она штурмовала Бастилию. Она носила тогда короткий плащ синего бархата, гусарскую красную куртку, круглую шляпу с трехцветной республиканской кокардой и пистолеты за поясом.

Графу Строганову шел девятнадцатый, Теруань де Мерикур было за тридцать. Граф Павел полюбил. В республиканских клубах скоро заговорили о молодом русском якобинце. Горбун Роом, носивший тогда щегольской черный кафтан с белым жабо, гражданин Роом, который был позже председателем конвента, осудившего смерти Людовика, председательствовал в Клубе друзей закона. Он поручил там русскому графу, под именем гражданина Очера, заведовать библиотекой, и под книжными полками, задернутыми зеленой тафтой, там, где пылился мраморный слепец Плутарх, в тихом покое окнами в сад, начались горячие, торопливые встречи графа Павла с Теруань де Мерикур – этот внезапный роман.

В августе 1790 года русскому якобинцу Очеру, за подписом самого Барнавы, был уже выдан якобитский диплом на шершавом листе, с девизами свободы и смерти и с восковыми печатями – красные лилии революции. Граф Павел в своем фригийском колпаке сопровождал всюду Теруань де Мерикур.

Но вскоре из российских пределов прибыла за влюбленным Очером, за очарованным графом, тяжелая отцовская карета. И вот загремели по щербатым парижским мостовым красные колеса, с которых слуги так и не отмыли литовских и польских грязей, и вот молодой Новосильцев увез из пекла парижского графа-якобинца в слезах.

А в июне 1793 года, в дни Голубя-Робеспьера, когда с утра до ночи стучал топор гильотины и гипсовая статуя Свободы побурела и стала влажно ржаветь и крошиться от испарений крови, Теруань де Мерикур – сумасшедшая – осмелилась проклинать Голубя, и уличные торговки, эти мерзкие завывательницы гильотины, tricoteuses de Robespierre, на площади у Тюильри раздели догола Жанну д'Арк революции, иссекли прутьями, корзинками и ремнями.

Граф Павел, друг императора Александра, один из советников зари его царствования, навсегда остался республиканцем санкт-петербургским и чудаком: в своем особняке на Английской набережной он обедал со слугами в людской, он хаживал по залам в якобитском красном колпаке, напевая под нос Карманьолу.