«» en ruso

Предлагаемое здесь письмо Жуковского не должно быть потеряно для будущего биографа его. В нем слышатся сердце его и умственная его деятельность. Нельзя не подивиться ревности, с которой он работал, и ревности, с которой он собирался работать. Вообще в жизни внешней приемы и привычки его были довольно ленивого свойства. Но за то умственная и духовная работа была ему необходимо-нужна, и он был в ней неутомим. В то самое время, когда он переводил Новый Завет, он готовился и к переводу Илиады. Между тем и педагогические труды шли своим чередом. И все это, когда уже накопившиеся года и, более или менее, физические немощи могли бы требовать от него отдохновения.

Предлагаемое здесь письмо Жуковского не должно быть потеряно для будущего биографа его. В нем слышатся сердце его и умственная его деятельность. Нельзя не подивиться ревности, с которой он работал, и ревности, с которой он собирался работать. Вообще в жизни внешней приемы и привычки его были довольно ленивого свойства. Но за то умственная и духовная работа была ему необходимо-нужна, и он был в ней неутомим. В то самое время, когда он переводил Новый Завет, он готовился и к переводу Илиады. Между тем и педагогические труды шли своим чередом. И все это, когда уже накопившиеся года и, более или менее, физические немощи могли бы требовать от него отдохновения.

К письму Жуковского сами собою так и ложатся письма Сильвио Пеллико. В них есть одинаковое настроение и, так-сказать, созвучие. В самых личностях двух авторов много общего. Это две сочувственные и родственные натуры. В обоих горело чистое пламя поэзии; сильно и глубоко было развито чувство религиозности; много было смирения, кротости, благоволения.

Проездом чрез Турин в 1835 г. познакомился я с Пеллико, к которому имел письмо из Рима. Все наше знакомство, за скорым выездом моим, ограничилось несколькими часами откровенной беседы. Когда позднее был я снова в Турине, его уже не было на свете. Он умер в 1854 году. Но и в этом кратком и мимоходном знакомстве зародилось, смею сказать, чувство взаимной привязанности, которое сохранилось и заочно. Письма его о том свидетельствуют. Я, разумеется, знал его и прежде по сочинениям его. Он меня вовсе не знал и знать не мог. Я был для него человек совершенно посторонний, чуждый его минувшему и, как минутный проезжий, чуждый его будущему. Одним словом, я был туристом. каких видал он много.