«» en ruso

Нижеследующую не совсем обыкновенную историю рассказывала нам, еще в 1922 году, одна милая, пожилая русская эмигрантка.

Позднее, лет через пять-шесть, эту историю подтвердила другая русская дама, живая ее свидетельница. Удобства и спокойствия ради, назовем первую г-жой X., вторую г-жой Z.

Захваченная… диким вихрем гражданской войны, г-жа X. только к концу 1919 года смогла через Ревель, а потом через Гельсингфорс попасть в Париж, где во Французском банке и в «Лионском кредите» лежали у нее ценные бумаги, вложенные туда при самом начале большой мировой войны.

Теперь неизвестно, кто внушил ей несчастную мысль перебраться из Парижа в Германию, в Берлин. Тогда многие уверяли о том, что немцы-де теперь глубоко поняли, какую ужасную ошибку сделали они, ввязавшись в войну с Россией, разорив эту страну, столь богатую хлебом, сырьем, лесом и недряными сокровищами…

«Ныне немцы глядят на русских с раскаянием и по-братски их жалеют, всеми силами стараясь облегчить и улучшить их жизнь».

И на самом деле, г-же X. сначала даже понравилось в Берлине. Немцы и вправду были тогда предупредительны. Франк стоял очень высоко; можно было позволить себе и кое-какое баловство. В эту-то пору г-жа X. и загляделась, в довольно-таки грязноватой лавочке старых и случайных вещей, на колье из горного хрусталя. Был яркий солнечный день. Уловив ее взгляд, старый бородатый купец-еврей ловким движением поднял ожерелье против солнца. Оно весело и радужно засверкало всеми цветами.

– Настоящее богемское, – сказал купец, – из коллекции короля Венцеслава.

Но дела берлинские постепенно переставали веселить, пока не стали совсем катастрофическими. Появились в обращении государственные кредитные билеты стоимостью в десять тысяч, сто тысяч, пятьсот тысяч, наконец, в миллион и биллион единиц. Фунт картофеля стоил полмиллиона. Это было время пресловутой инфляции, которая, подобно черной болезни, покрыла и немецкую биржу, и немецкие дома. Все иностранцы спешно бежали из Берлина; одни – плотно набившие карманы на понижении, другие – потерявшие все, до нитки. Бежала, повинуясь закону стадности, и г-жа X.

Но дела берлинские постепенно переставали веселить, пока не стали совсем катастрофическими. Появились в обращении государственные кредитные билеты стоимостью в десять тысяч, сто тысяч, пятьсот тысяч, наконец, в миллион и биллион единиц. Фунт картофеля стоил полмиллиона. Это было время пресловутой инфляции, которая, подобно черной болезни, покрыла и немецкую биржу, и немецкие дома. Все иностранцы спешно бежали из Берлина; одни – плотно набившие карманы на понижении, другие – потерявшие все, до нитки. Бежала, повинуясь закону стадности, и г-жа X.

В Париже было не так страшно. Однако, судя по ежедневным биржевым табличкам в газетах, франк, хотя и не падал заметно, однако, уже покряхтывал и потрескивал. Вчера доллар стоил одиннадцать франков, а ныне одиннадцать франков двадцать пять сантимов. Цены на товары и на съедобные припасы повышались медленно, но постоянно по одному су в неделю. Наконец, когда доллар с шестнадцати франков скакнул вдруг сразу на двадцать, г-жа X. испугалась и встревожилась. «Ах, зачем я не догадалась перевести мои капиталы в доллары еще в девятнадцатом году. Не пора ли это сделать хоть теперь, а пока распродать всякое, не особенно нужное барахлишко».

Так и сделала понемножку. Дошла очередь и до ожерелья из горного хрусталя. И тут г-жа X. немного засуетилась и замялась. Купить-то она сумела, а вот как продать-то? Недаром сложилась такая грубая, но меткая поговорка: «Купить – что клопа убить, а продать – что блоху поймать». Да и в той тихой части Пасси, где она скромно приютилась, не было ни одного ни ювелирного, ни часового магазина. Но на помощь ей пришла г-жа Z., дама бывалая, бойкая, решительная и многознающая. Они познакомились еще в Берлине и даже были попутчицами до Парижа.

Госпожа Z. прямо сказала:

– Это – вещь замечательная. Только мы пойдем ее продавать не в какую-нибудь жалкую лавочку, а в лучший магазин на рю Де-ла-Пэ.

– Неловко, пожалуй.

– Вы только меня слушайтесь. Сейчас же возьмем метро на «Опера» и поедем.

– Только вы уж, ради бога, будьте такая добренькая, ведите все эти переговоры от своего имени. Я тут никуда не гожусь.

Взяли метро и поехали. Ну, уж передать, какой это был ювелирный магазин на рю Де-ла-Пэ – словами невозможно. Надо самим видеть. Впрочем, все русские эмигранты Парижа достаточно насмотрелись. «Бонжур, медам». «Бонжур, мсье». Передает г-жа Z. толстому ювелиру это самое стразовое колье и начинает петь:

– Фамильное сокровище, из знаменитого собрания великого короля Венцеслава, единственный в мире экземпляр, – и так далее…