«» en ruso

Приснилось мне, что я присутствую на заседании историческаго общества, в тридцать втором столетии. Один за другим выходят на кафедру докладчики, почему то все, как один, похожие на каких то серых, безконечных ленточных глистов, и говорят о русской эмиграции эпохи великой октябрьской революции.

Но, как всегда во сне, все это очень смутно, призрачно и странно. Я делаю неимоверныя усилия, чтобы разобрать, в чем дело, но речи ораторов звучат глухо, как сквозь подушку, временами переходя в какое то тягучее, сплошное бормотание. Только иногда до меня долетают отдельныя слова и фразы, но и в них нет ровно никакого смысла…

И вот, слышу я: – Вопреки установившемуся представлению о миллионах беженцев, хлынувших в Европу от ужасов большевицкаго террора, эмиграция была очень немногочисленна… С полной несомненностью удалось установить лишь пребывание в Париже известнаго русскаго изследователя проливов… профессора Милюкова… Имеются слабые намеки на существование в Праге эсеровской колонии… Что же касается г-жи Кусковой, то личность эту следует считать легендарной, ибо в противном случае пришлось бы признать возможность ея одновременнаго пребывания во всех центрах Европы…

– Что за вздор! хочу крикнуть я, но губы мои не издают ни единаго звука, а безконечный серый глист тянется дальше.

– Позвольте! снова и с тем же успехом пытаюсь я прервать докладчика, но голос продолжает с тягучей настойчивостью:

– Позвольте! снова и с тем же успехом пытаюсь я прервать докладчика, но голос продолжает с тягучей настойчивостью:

– Необходимо отметить чрезвычайно высокий культурный уровень русской эмиграции: она сплошь состояла из журналистов, студентов высших учебных заведений и генералов… Этим объясняется, что все свои силы эмиграция отдавала исключительно сбережению культурных ценностей, занимаясь науками, искусствами и историей… Гуманное европейское общество приняло несчастных изгнанников с такой теплотой, что они чувствовали себя на чужбине прекрасно и даже вовсе не помышляли о возвращении на родину…

– Это уже! слишком громко сказал я и, как подобает в таких случаях, проснулся.

Все это, конечно, вздор и даже слишком вздор. Но право же, когда-нибудь, изучая изъеденные временем и мышами комплекты русских газет, будущие историки будут иметь полное основание придти к таким нелепым выводам.

Мы знаем, что за границей около двух миллионов русских. Это – население весьма недурного государства, в современном прибалтийском стиле, и эта многоголовая человеческая масса чрезвычайно разнообразна. В ней есть все, от высококвалифицированных представителей высшей культуры до первобытных детей природы.

Казалось бы, вся эта масса людей, оторванных от родной почвы, превратившихся в какое то цыганствующее племя, должна была бы жить одной общей мечтой.

Кто бы ни был русский эмигрант – писатель, ученый, студент, генерал, спекулянт или рабочий – он должен понимать, что без родины он прежде всего – не человек.

Как бы ни относились к нам культурные народы Европы, мы для них всегда останемся надоедливым, тяжелым бременем.

В милой Чехословакии нас привечают, как раззорившихся родственников; кое где нас терпят, как незванных гостей; в иных странах к нам относятся определенно враждебно, уродуя нашу жизнь всяческими ограничительными мерами.

И мы, граждане великой страны, еще недавно влиявшей на судьбы мира, мы, с гордостью произносившие слово Россия, вынуждены молча сносить все – и ласку милых родственников, и снисходительное презрение чужих, холодных людей и унизительное издевательство торжествующих мстителей за прошлое.