«» en ruso

От церкви на площадь падала большая и густая тень. Недавно перестал идти обильный летний дождь, и между выбоинами в мостовой площади скопились маленькие лужицы воды. Тусклые там, где их покрывала тень от церкви, они отливали серебром вне границ тени, отражая в себе лучи луны – полной, яркой и неподвижно стоявшей в мягком синем небе. Отошла всенощная, и через площадь в разные стороны расходились тёмные фигуры людей. Они, осторожно обходя лужи, пропадали в улицах – пяти узких каналах, выходивших на площадь.

И вот на ней стало пусто, тихо и печально. Тогда в тени около церковной паперти раздался слабый звук металла, упавшего на камни, и откуда-то вышла маленькая фигурка. Она, странно подпрыгивая, побежала по мостовой и вдруг уменьшилась – не то наклонилась, не то упала на землю.

В то же время из одной улицы появилась крупная, немного согнутая фигура человека и, медленно шагая, направилась в сторону первой. Шла она, не разбирая дороги, и лужицы воды то и дело всхлипывали под её ногами, разбрызгиваясь по сторонам. Вот они обе сошлись в одну массу, – вторая фигура скрыла собой первую, изогнувшись над ней.

– Ты чего шаришь? – раздался хриплый, надтреснутый бас.

– Пятачок! – ответил звонкий детский альт, озабоченно и тревожно. – Стал считать, сколько всего, а он, еретик, вырвался из рук, да и покатился. Сколько вот ищу! Ах ты!

– Верно знаешь – пятачок? – меланхолично спросил бас.

– Ну, ещё бы! Она всегда пятачок даёт… Это вот её и был.

– Кто – она?

– Она-то? Барыня такая…

– И всегда пятачок? – вздохнул большой.

– Всегда… – кратко и озабоченно кинул мальчик.

И всё так же плотно слитые в густое тёмное пятно, они оба замолкли, тщательно шаря по земле.

– А наплевать ин! – вдруг решил маленький и тоже встал во весь рост. Он был горбат, а его собеседник высок, тонок и странно съёжен. Казалось, что его сильно ударили сверху по голове и она у него глубоко вошла в плечи.

– А наплевать ин! – вдруг решил маленький и тоже встал во весь рост. Он был горбат, а его собеседник высок, тонок и странно съёжен. Казалось, что его сильно ударили сверху по голове и она у него глубоко вошла в плечи.

– Наплевать? – задумчиво переспросил он. – Ишь ты! Много, значит, насбирал?

– Ежели без пятачка – двадцать две! – самодовольно ответил горбун.

– Хорошо дают, значит! А вот мне – не везёт! Ступай, говорят, работай. В трудолюбивый дом. Вроде как бы в тюрьму. Хе! Разве я могу… со всякой рванью?

Ты мал вот… ничего не понимаешь.

Он заговорил обиженным тоном, а кончил уже с раздражением. Оба они стояли неподвижно друг против друга.

– Этто меня сцопали в дом-то, – оживлённо заговорил горбатый мальчик. – Привёл бутошник… а там этакой дяденька в очках. Бутошник говорит: «Вот, говорит, ваше благородие, – поймал! Получите!» Тот меня сейчас же мочало щипать засадил.

Жарко. Беда! В глаза, в нос – пыль лезет. Уж я чихал, чихал! Ах ты! – И мальчик засмеялся, вспомнив, как он чихал.

– Ну? – с интересом спросил большой.

– Ничего. Убёг на другой день.

– Убёг?

– Убёг…

– Ага! Вот видишь ты! – с большим торжеством в тоне заявил большой, но не пояснил, что именно нужно было тут видеть. Где-то в одной из улиц раздались дребезжащие звуки трещотки ночного сторожа. Вслед за ними раздался удар в колокол. Печальный медный звук, волнуясь, поплыл в воздухе, медленно угасая и точно жалуясь на что-то.

– Идти уж! – сказал мальчик и двинулся вперёд.

– Ты куда? Квартира – мать-отец есть, али так где? – спросил его собеседник, крупно шагая рядом с ним.

– Я-то? Так. Мать померла в холеру. Я тут у тётки.

– Родная?

– Тётка-то? Нету. Где уж ей? Так, злая пьяница… – ответил мальчик, очевидно, имевший высокое мнение о родных.

– Бьёт?

– Ищо бы! Вот как дует… Чем попадя…

– Это уж всегда так, – утешил его спутник. Они вошли в узкую улицу и медленно шагали вдоль её, держась тени зданий… Кругом было пустынно и темно. Где-то громкий дребезг пролётки нахально врывался в печальную тишину ночи…

– А отец?

– Отца-то не было… – равнодушно ответил мальчик.