«» en ruso

Пятьсот лет тому назад Фландрия сильно страдала от неурожаев. Недород 1390-го года оказался тем ужаснее, что, едва приблизилась к концу скудная жатва, – хлынули с ужасающею силою сентябрьские дожди и не дали убрать снопов в скирды. Хлеб сгнивал на поле. Народ был в ужасе и смертельном горе. Ждали голода и повальных болезней.

Одному крестьянину, по имени Петру Маржерену, пришлось особенно плохо. Всего полгода, как он женился; молодуха его была беременна по четвертому месяцу. Жатва у него удалась и так, и сяк; но некуда было собрать ее. Рассчитывая на ясное «бабье лето», Петр не успел управиться с постройкою гумна до осенних ливней, и теперь хлеб его мок и пропадал под открытым небом. Петр видел пред собою полное разорение, невозможность уплатить господину подати и аренду, необходимость влезть в долги и тяжкую кабалу у какого-либо кулака-соседа. Будь он холост – пожалуй, и не сробел бы пред несчастьем: одна голова не бедна, а и бедна, так одна! Но мысли о горькой участи жены и будущего ребенка сводили его с ума.

– Чем видеть и терпеть этакое горе, лучше умереть! – решил он и ушел в лес, захватив с собою прочную веревку. Пока он выбирал сучок, на котором повеситься, – подходит к нему рыцарь, богато одетый, и спрашивает:

– Эй, мужик! как пройти в замок Котелэ? Проводи меня через лес, – получишь дублон за услугу.

Петр подумал, что удавиться он еще успеет, а дублон – штука недурная, пригодится его вдове с сироткою. К тому же в осанке и пронзительном голосе рыцаря было что-то, не допускавшее возражений.

– Слушаю, ваше сиятельство, рад служить вашей чести, – сказал Петр и повел рыцаря глухою тропою.

– Зачем у тебя веревка? – спросил рыцарь, когда они вошли в лесную чащу. Петр промолчал.

– Уж не удавиться ли ты выдумал, дурак? Что-то рожа у тебя пасмурна и глаза – точно ты поцеловался со смертию… Беда, что ли, стряслась над тобою?

Видя, что рыцарь человек участливый, Петр ободрился и откровенно рассказал свое горе.

– Строят его теперь поденщики – да кой в нем прок? Когда они его достроят, только лишний долг – им за работу – ляжет мне на шею. Что я буду убирать в него? Навоз – вместо хлеба. Нет, я пропал, пропал, если Бог не пошлет мне во спасение чуда.

– Строят его теперь поденщики – да кой в нем прок? Когда они его достроят, только лишний долг – им за работу – ляжет мне на шею. Что я буду убирать в него? Навоз – вместо хлеба. Нет, я пропал, пропал, если Бог не пошлет мне во спасение чуда.

– Чудес на свете не бывает, – холодно сказал рыцарь, – но бывают добрые люди, которые не прочь иной раз помочь ближнему в нужде… Пожалуй, я, так и быть, ссужу тебе сто луидоров, пришлю своих рабочих достроить твое гумно и наполню его отборным зерном… чудо, что за зерно, продашь его на рынке не дешевле семи экю за четверть.

Петр, ошеломленный великодушным предложением, дико воззрился на рыцаря. Лицо последнего было далеко не из приятных: не будь оно оживлено огромными черными глазами, ярко сверкавшими в глубоких впадинах, – рыцарь смахивал бы на гнилого мертвеца. Но в эту минуту благодетель показался признательному Петру красавцем из красавцев.

– Ах, ваше сиятельство! – вскричал мужик вне себя от радости, упав в ноги рыцарю. – Вы возвращаете мне жизнь… Но – на каких же условиях получу я эту ссуду?

– Разумеется, не даром, дурак. Мы заключим с тобою правильный контракт. Я обязуюсь доставить тебе все, что обещал, сегодня же ночью, до первых петухов; а ты с своей стороны через год… ну, да все равно, скажем, хоть через два года… обязан переселиться на мои земли и стать моим вассалом.

– А ваши земли далеко отсюда?

– И часа ходьбы не будет.

– Само собою разумеется, что вы дадите мне там помещение не хуже моего теперешнего?

Рыцарь странно взглянул на Петра и расхохотался.

– О, да, – произнес он сквозь смех, – конечно, я не оставлю тебя без жилья… ты получишь помещение… очень, очень теплое помещение!

– И жену мою и ребенка я тоже могу взять с собою?

Веселость рыцаря усилилась. Он хватался за бока и едва не падал от смеха.

– Пожалуйста, бери! не стесняйся!.. Хо-хо-хо! бери и жену, и ребенка… Ха-ха-ха! Если хочешь, мы даже поставим их также в контракт. Но – хи-хи-хи! – честь не позволяет мне пользоваться твоим жалким положением и закрепощать твою семью за ту же цену. Хе-хе-хе! Куда ни шло, я накину тебе еще сто луи за жену, да пятьдесят за ребенка.