«» en ruso

Началось с того, что Балавин встретил на станции метро Сорокина и наскоро – так как они бежали в разные стороны – сообщил ему о скоропостижной смерти Мурашева.

– Да что вы! Быть не может! Когда? Отчего? Кто вам сказал? – взволновался Сорокин.

– Да только что на пересадке в «Трокадеро» мне сказал один знакомый. Сегодня утром неожиданно захворал, отвезли в больницу, он и скончался.

– Что за ужас! Третьего дня был жив и здоров.

– Чего же тут удивляться, – философски сказал Балавин. – Он, наверное, и за две минуты до смерти был жив.

– Постойте, – перебил его Сорокин. – А жене дали знать?

– Да нет, она куда-то уехала, он, кажется, и сам не знал еще ее адреса. Она еще и написать ему не успела. Так, по крайней мере, мне сказали.

– Ну я-то, положим, знаю ее адрес. Совершенно случайно. От Петруши Нетово. Это, конечно, между нами. Петруша с ней вместе в Жуан-ле-Пэн.

– Да что вы? Интересная дамочка?

– Так себе. Но вы, конечно, как джентльмен, надеюсь, никому ни слова.

– Ну, за кого вы меня считаете? Так вот, раз вы во все посвящены, дайте ей телеграмму. А то, подумайте, какой может разыграться скандал. Она, может быть, и газет не читает и будет разводить веселый романчик, а мужа в это время давно похоронили, и она вдова. Да и Петруша ваш, может быть, совсем не расположен ухаживать за свободной женщиной.

– Н-да, – сказал Сорокин. – В ваших словах есть некоторая доля подкладки. Я, пожалуй, возьму на себя печальный долг. Пошлю телеграмму. Хотя сегодня как раз безумно занят. Надо бы заехать к нему на квартиру.

– Да там ведь, наверное, никого и нет. Он умер в больнице.

– Ну тем лучше. До свиданья. Увидимся на похоронах? Вот жизнь человеческая: живешь, живешь, а потом, смотришь, и умер.

«Хорошо еще, что эта пакость со всеми случается. А то вдруг бы только со мной. Ужасно было бы неприятно. А бедная Наташа Мурашева! Лазурное море, влюбленный Петруша, перед обедом аперитивы, наверное, нашила себе тряпочек, накрутила шапочек, и вдруг – стоп. Вдова. Черный креп. Петруша скорби не любит. Утирать слезы вдовам и сиротам – это не его дело».

«Хорошо еще, что эта пакость со всеми случается. А то вдруг бы только со мной. Ужасно было бы неприятно. А бедная Наташа Мурашева! Лазурное море, влюбленный Петруша, перед обедом аперитивы, наверное, нашила себе тряпочек, накрутила шапочек, и вдруг – стоп. Вдова. Черный креп. Петруша скорби не любит. Утирать слезы вдовам и сиротам – это не его дело».

– Pardon, monsieur!

Это pardon относилось не к Петруше и вдовам, а к господину, которого он в рассеянности чувств ткнул локтем в бок. Пострадавший обернулся и оказался вовсе не мосье, а Сергей Петрович Левашов.

– А, здравствуйте! – сказал Сергей Петрович. – Чего вы такой мрачный?

– Я? Я-то ничего, – отвечал Сорокин. – А вот бедный Мурашев. Слышали? Сегодня утром скоропостижно скончался.

– Да что вы! – ахнул Левашов. – Господи! Четыре дня тому назад… да, да, в пятницу он забегал ко мне по делу. Вы не знаете – это не самоубийство?

– Нет, не думаю.

– У него, кажется, очень расстроены были дела. Я знаю, что ему до зарезу нужны были деньги.

– Не знаю, не слыхал. Все может быть. Теперь какая-то эпидемия самоубийств. До свиданья. Безумно спешу.

Он побежал на телеграф.

«Боже мой! – думал он. – Неужели и правда это самоубийство? Такой, кажется, был спокойный, приятный человек. Жаль, что я так мало обращал на него внимания. Все больше вертелся около этой дурынды Наташи. Боже мой, какого друга я в нем потерял! И еще подхихикивал, когда дурында укатила с Петрушей Нетово разводить роман. Бедный, бедный Мурашев! Может быть, если бы я дружески подошел к нему, ласково, внимательно, я бы сумел отговорить его от ужасного шага. Я сказал бы: „Дорогой, жизнь прекрасна, плюнь на все!“ Нежно сказал бы: „Гони свою дуру к черту“. Ах, вовремя сказанное ласковое слово может воскресить и вернуть к жизни. И вот его нет. Ушел в небытие».

На почте Сорокин испортил четыре телеграфных бланка. Хотел составить телеграмму сначала осторожную, потом деловитую и, наконец, решил мстить негоднице и быть жестоким.

Окончательная редакция телеграммы была такова:

«Venez vite stop votre malheureux mari suissid stop horreur

Sorokine»

Подумал, что добросовестнее было бы телеграфировать, что умер, раз самоубийство еще не установлено, но потом решил, что так ей будет больнее. Очень уж раскалился.