«» en ruso

Те, кого война настигла не на земле одной из воюющих держав, а в областях смежных, куда приходили осведомления одновременно с обеих сторон; те, кто не были брошены сразу на одну из чашек Весов, а стояли на самом коромысле, где ходит и вздрагивает указующая стрелка, – те не могли не быть поражены однообразием взаимообвинений и самооправданий, выдвигающихся с обеих сторон. В первый раз вся Европа говорила одно и то же одним и тем же языком. Обе стороны спасали одну и ту же европейскую культуру. Одна сторона приписывала другой одни и те же жестокости, обвиняла в одних и тех же нарушениях человеческих прав и божеских законов.

Читая в начале войны французские и немецкие газеты, я предпочитал верить французским только потому, что Франция была мне более дорога и близка, чем Германия. Но тут же приходилось встречать немало русских, связанных с немецкой культурой, которые оставались верны своим немецким симпатиям и предпочитали верить германскому освещению событий. Выбор был делом личного пристрастия, так как сообщаемые факты были те же и подставлялись только иные имена. Кто их совершил или выдумал первый – объективно решить было невозможно.

Это единообразие говорило о периоде великой войны, в который вступает Европа.

Потому что только лжи свойственно быть единообразной и последовательной. Правда же всегда неожиданна, непоследовательна и разнообразна.

Эти сомнения и колебания можно было переживать только в атмосфере нейтральной стороны. Когда из Швейцарии приехал в Париж – с коромысла Весов упал на одну из чашек, то все стало сразу бесспорно и ясно.

Германские сведения начали приходить в достаточных искажениях и извлечениях, и моральное чувство начало функционировать нормально и бодро, без перебоев и сомнения в своей правоте. И враги, и друзья стали конкретными величинами.

Условная правда французских юношей была в том. что они идут на эту войну, последнюю войну, ею убить всякую будущую войну, что Германия – это единственная и вечная военная угроза миру: когда она будет раздавлена, войн больше не будет.

Условная правда французских юношей была в том. что они идут на эту войну, последнюю войну, ею убить всякую будущую войну, что Германия – это единственная и вечная военная угроза миру: когда она будет раздавлена, войн больше не будет.

– Папа, зачем ты идешь на войну? – спрашивает ребенок на рисунке, появившемся в Париже в начале войны.

– Для того, чтобы не пришлось идти тебе, когда тебе минет двадцать лет.

«Война против войны» – стало общим лозунгом Франции.

На этом соединились все партии. Это дало оправдание на участие в войне самым убежденным пацифистам.

Приняв войну, Франция в виде национального траура отказалась от права мыслить, анализировать, критиковать, быть скептичной, остроумной и тонкой.

Все книги, вышедшие за время войны, были посвящены или условной психологии германской расы, видимой сквозь призму пангерманизма, или тенденциозному подбору исторических фактов из истории Пруссии, намеренно смешиваемой с историей Германии, иди анализу политических событий, предшествовавших войне, или, в лучшем случае, это был крик ненависти, непосредственный, сильный, страстный, как «Окровавленная Бельгия» Верхарна.

Среди этой литературы появление такой книги, как «Адские войны» Альфонса Сеше, знаменательно и симптоматично, так как это первая попытка разобраться в смысле настоящей войны вне вопросов справедливости и национальности.

Альфонс Сеше – писатель молодой и разносторонний.

Он дебютировал лет 6 – 8 тому назад книжкой рассказов «Contes des yeux fermes» – оригинальной попыткой сделать запись сновидении с логикой и неожиданностями сна, напоминающей аналогичную попытку А. Ремизова. Но утвердил он себя в литературе не как беллетрист, а как критик. Его книги о современной поэзии и современном театре (последняя в сотрудничестве с Берто) были увенчаны академией, а книга «Les muses Franchises» получила Prix de la critique litteraire в 1909 году Кроме того, им был написан целый ряд биографий Л. Толстого. Гёте, Стендаля, Бодлера и др.

«Адские войны» не настолько логично и стройно построена, как названные книги, что естественно для большого труда, написанного в самый разгар войны. Но тем ярче этим подчеркивается переход от романтического и лирического чувства борьбы к осознанию исторического смысла войны.