«Pegas» in Russian

Охотники часто любят хвастать своими собаками и превозносить их качества: это тоже род косвенного самовосхваления. Но несомненно то, что между собаками, как между людьми, попадаются умницы и глупыши, даровитости и бездарности, и попадаются даже гении, даже оригиналы; а разнообразие их способностей «физических и умственных», нрава, темперамента — не уступит разнообразию, замечаемому в людской породе. Можно сказать — и без особенной натяжки — что от долгого, за исторические времена восходящего сожительства собаки с человеком, она заразилась им — в хорошем и в дурном смысле слова: ее собственный нормальный строй несомненно нарушен и изменен, — как нарушена и изменена самая ее внешность. Собака стала болезненнее, нервознее, ее годы сократились; но она стала интеллигентнее, впечатлительнее и сообразительнее; ее кругозор расширился. Зависть, ревность — и способность к дружбе, отчаянная храбрость, преданность до самоотвержения — и позорная трусость и изменчивость; подозрительность, злопамятность — и добродушие, лукавство и прямота, — все эти качества проявляются — иногда с поразительной силой — в перевоспитанной человеком собаке, которая гораздо больше чем лошадь заслуживает название «самого благородного его завоевания» — по известному выражению Бюффона.

Но довольно философствовать: обращаюсь к фактам.

У меня, как у всякого «завзятого» охотника, перебывало много собак, дурных, хороших и отличных — попалась даже одна, положительно сумасшедшая, которая и кончила жизнь свою, выпрыгнув в слуховое окно сушильни, с четвертого этажа бумажной фабрики; — но лучший, без всякого сомнения, пес, которым я когда-либо обладал — был длинношерстый, черный с желтыми подпалинами кобель, по кличке «Пегас», купленный мной в окрестностях Карлсруэ у охотника-сторожа (Jagdhüter) — за сто двадцать гульденов — около восьмидесяти рублей серебром. Мне несколько раз — в последствии времени — предлагали за него тысячу франков. Пегас (он жив еще до сих пор, хотя в начале нынешнего года почти внезапно потерял чутье, оглох, окривел и совершенно опустился) — Пегас — крупный пес с волнистой шерстью, с удивительно-красивой, громадной головой, большими карими глазами и необычайно умной и гордой физиономией. Породы он не совсем чистой: он являет смесь английского сеттера и овчарной немецкой собаки — хвост у него толст, передние лапы слишком мясисты, задние несколько жидки. Силой он обладал замечательной и был драчун величайший: на его совести, наверно, лежит несколько собачьих душ. О кошках я уже не упоминаю. — Начну с его недостатков на охоте: их немного и перечесть их недолго. Он боялся жары — и когда не было близко воды, подвергался тому состоянию, когда говорят о собаке, что она «зарьяла»; он был также несколько тяжел и медлителен в поиске; но так как чутье у него было баснословное — я ничего подобного никогда не встречал и не видывал — то он, все-таки, находил дичь скорее и чаще, чем всякая другая собака. Стойка его приводила в изумление — и никогда — никогда! он не врал. — «Коли Пегас стоит — значит, есть дичь» — было общепринятой аксиомой между всеми нашими товарищами по охоте. Ни за зайцами, ни за какой другой дичью он не гонял ни шагу; но, не получив правильного, строгого, английского воспитания, он, вслед за выстрелом, не выжидая приказания, бросался поднимать убитую дичь — недостаток важный! Он по полету птицы тотчас узнавал, что она подранена; — и если, посмотрев ей вслед, отправлялся за нею, подняв особенным манером голову, — то это служило верным знаком, что он ее сыщет и принесет. В полном развитии его сил и способностей — ни одна подстреленная дичь от него не уходила: он был удивительнейший «ретривер» (retriever — сыщик), какого только можно себе представить. Трудно перечесть, сколько он отыскал фазанов, забившихся в густой терновник, которым наполнены почти все Германские леса, — куропаток, отбежавших чуть не на полверсты от места, где они упали, — зайцев, диких коз, лисиц. Случалось, что его приводили на след два, три, четыре часа после нанесения раны: стоило сказать ему, не возвышая голоса: such, verloren! (шершь, потерял!) — и он немедленно отправлялся курц-галопом сперва в одну сторону, потом в другую — наткнувшись на след, стремительно, во все лопатки пускался по нем… Минута пройдет, другая… и уже заяц или дикая коза кричит под его зубами — или вот уже он мчится назад с добычей во рту. Однажды, на заячьей облаве, Пегас выкинул такую удивительную штуку, что я бы едва ли решился рассказать ее, если б не мог сослаться на целый десяток свидетелей. — Лесной загон кончился; все охотники сошлись на поляне, близ опушки. — «Я именно здесь ранил зайца» — сказал мне один из моих товарищей — и обратился ко мне с обычной просьбой: направить на след Пегаса. — Должно заметить, что на эти облавы, кроме моего пса, прозванного «l'illustre Pếgase», — ни один не допускался. Собаки в этих случаях только мешают; сами беспокоятся и беспокоят своих владетелей — да своими движениями предостерегают и отгоняют дичь. Егери-загонщики своих собак держат на сворах. — Мой Пегас, как только начиналась облава и раздавались крики — превращался в истукана, смотрел внимательно в чащу леса, чуть заметно поднимая и опуская уши — и даже дышать переставал; дичина могла проскочить под самым его носом — он едва дрогнет боками или облизнется — и только. Однажды заяц пробежал буквально по его лапам… Пегас удовольствовался тем, что показал пример, будто укусить его хочет. Возвращаюсь к рассказу. — Я скомандовал ему: Such, verloren! он отправился — и через несколько мгновений мы услыхали крик пойманного зайца — и вот уже мелькает по лесу красивая фигура моего пса — скачет он прямо ко мне. — (Он никому другому не отдавал своей добычи.) — Внезапно, в двадцати шагах от меня, — он останавливается, кладет зайца на землю — и марш-марш назад! Мы все переглянулись с изумлением… «Что это значит? — спрашивают у меня. — Зачем Пегас не донес до вас зайца? Он этого никогда не делал!» Я не знал, что сказать, ибо сам ничего не понимал — как вдруг опять в лесу раздается заячий крик — и Пегас опять мелькает по чаще с другим зайцем во рту! Дружные, громкие рукоплескания его приветствовали. Одни охотники могут оценить, какое тонкое чутьё, какой ум и какой расчет должны быть у собаки, которая, с только что убитым, теплым зайцем во рту — в состоянии, на всем скаку, в виду хозяина, учуять другого раненого зайца — и понять, что это издает запах именно другой, а не тот заяц, которого он держит между зубами!