«» in Russian

Прежде всего, уважаемые товарищи, благодарю вас за честь, что вы выбрали меня членом вашей огромной краеведческой семьи. Благодарю вас. Я всё-таки думаю, что основной моей работой, работой всей моей жизни, было не краеведение, а человековедение. (Аплодисменты.) Отнюдь не значит, что этим я умаляю значение краеведения, я только хочу сказать, что я начал жизнь среди людей, которые очень быстро заставили меня догадаться о том, что эти люди не могут написать книг, которые я читал, и что в книгах, которые я читал, нет этих людей. Отсюда явился совершенно естественный логический вывод – где-то есть какие-то другие люди, которые пишут книги и о которых пишут книги. Земляки мои не должны обижаться за это на меня, так как это было в ту пору, когда земляков, которые здесь присутствуют, не было ещё на земле, не было. Те мои земляки были очень скучны… Однажды один из квартирантов дома, где я жил, полковой священник Соловьев на жалобу одного гимназиста, покушавшегося на самоубийство, ответил таким утешением: «Живи, как зерно в мешке зерна». Вот. Так я думаю, что такие люди внушили мне очень рано догадку, что где-то есть другие люди, которые пишут книги, форсунки делают. В нашем городе ходил по улице человек с рыжей лисьей бородкой и в криво надетом картузе, и все говорили, что он делает форсунки, и это сделало то, что этот человек чем-то отличается от всех других. Звали его Василий Иванович Калашников. И многое намекало мне, что возможны другие люди; и вот я начал присматриваться, искать, как их найти? И таким Диогеном без фонаря я ходил лет пять, от двенадцати до семнадцати лет, потом – Казань, потом я стал встречать людей, которые действительно были – другие люди, у них были какие-то другие мечты, они говорили о другом, они думали о неизвестном мне – о народе, что они видят его – как на ладони, сколько земли ему не хватает, сколько лошадей надо. Они заботились не о пирогах, к обедне не ходили и так далее и так далее. О том, как я жил, много уже писали, мне, собственно, не о чем говорить; я читал, читаю и думаю, понимаете, что, пожалуй, это не я (Аплодисменты), очень похоже, но как будто – о моём брате.

Прежде всего, уважаемые товарищи, благодарю вас за честь, что вы выбрали меня членом вашей огромной краеведческой семьи. Благодарю вас. Я всё-таки думаю, что основной моей работой, работой всей моей жизни, было не краеведение, а человековедение. (Аплодисменты.) Отнюдь не значит, что этим я умаляю значение краеведения, я только хочу сказать, что я начал жизнь среди людей, которые очень быстро заставили меня догадаться о том, что эти люди не могут написать книг, которые я читал, и что в книгах, которые я читал, нет этих людей. Отсюда явился совершенно естественный логический вывод – где-то есть какие-то другие люди, которые пишут книги и о которых пишут книги. Земляки мои не должны обижаться за это на меня, так как это было в ту пору, когда земляков, которые здесь присутствуют, не было ещё на земле, не было. Те мои земляки были очень скучны… Однажды один из квартирантов дома, где я жил, полковой священник Соловьев на жалобу одного гимназиста, покушавшегося на самоубийство, ответил таким утешением: «Живи, как зерно в мешке зерна». Вот. Так я думаю, что такие люди внушили мне очень рано догадку, что где-то есть другие люди, которые пишут книги, форсунки делают. В нашем городе ходил по улице человек с рыжей лисьей бородкой и в криво надетом картузе, и все говорили, что он делает форсунки, и это сделало то, что этот человек чем-то отличается от всех других. Звали его Василий Иванович Калашников. И многое намекало мне, что возможны другие люди; и вот я начал присматриваться, искать, как их найти? И таким Диогеном без фонаря я ходил лет пять, от двенадцати до семнадцати лет, потом – Казань, потом я стал встречать людей, которые действительно были – другие люди, у них были какие-то другие мечты, они говорили о другом, они думали о неизвестном мне – о народе, что они видят его – как на ладони, сколько земли ему не хватает, сколько лошадей надо. Они заботились не о пирогах, к обедне не ходили и так далее и так далее. О том, как я жил, много уже писали, мне, собственно, не о чем говорить; я читал, читаю и думаю, понимаете, что, пожалуй, это не я (Аплодисменты), очень похоже, но как будто – о моём брате.