«» in Russian

Александр Серафимович!

Я прочитал Вашу статейку «О писателях облизанных и необлизанных» и чувствую себя обязанным возразить Вам.

Хотя форма и тон статейки Вашей говорят, что Вы как будто хотели придать ей характер увеселительный, но, по смыслу её, она является определённо вредоносной.

Мы с Вами – древние писатели и, не особенно хвастаясь, можем сказать, что в литературе советской признаны как бы за протопопов. Мы проповедуем, молодёжь слушает нас, но, к сожалению, редко подвергает проповеди наши критике – это, должно быть, из почтения к нашей дряхлости. Но хотя и протопопы, однако мы не обладаем правом «канонизировать», то есть причислять людей к лику снятых угодников, уже не подлежащих широкой критике. Однако мы присваиваем себе это право и – часто, слишком часто! – ошибаемся, возглашая: писатель – сей или оный – хотя и молод, но уже гениален и обречён на бессмертие в памяти людей.

На днях мне было правильно указано, что я перехвалил книгу Алексеева «Атаманщина». Конечно, не только одна эта ошибочка числится за мною, – перехваливал я многих из среды «пишущей братии». Ныне Вы канонизируете Панферова, говоря о нём такими словами:

Я готов думать, что даже Панферову «не поздоровится от этаких похвал», хотя он человек, который слишком спешит достичь славы и чина протопопа от литературы. Но гораздо больше оснований опасаться, что Ваша тяжёлая похвала повредит молодому писателю, ибо Вы утверждаете за ним право остаться таким, каков он есть, не заботясь о дальнейшем его техническом и культурном росте.

Я готов думать, что даже Панферову «не поздоровится от этаких похвал», хотя он человек, который слишком спешит достичь славы и чина протопопа от литературы. Но гораздо больше оснований опасаться, что Ваша тяжёлая похвала повредит молодому писателю, ибо Вы утверждаете за ним право остаться таким, каков он есть, не заботясь о дальнейшем его техническом и культурном росте.

Разрешите напомнить Вам, что мужицкая сила – сила социально нездоровая и что культурно-политическая, талантливо последовательная работа партии Ленина-Сталина направлена именно к тому, чтоб вытравить из сознания мужика эту его хвалимую Вами «силу», ибо сила эта есть в основе своей не что иное, как инстинкт классовый, инстинкт мелкого собственника, выражаемый, как мы знаем, в формах зоологического озверения. Этот инстинкт внушает мужику мысли и стремления, которые очень верно оформлены Панферовым на 107–108 страницах третьей книги «Брусков», но по небрежности автора оформлены так, что можно думать: автор излагает свои личные мысли и чувства, а не чувства и мысли одного из героев.

Панферов хорошо понимает мужицкую силу, которая питается стихийной «властью земли», – властью, особенно глубоко понятой и убедительно изображённой Глебом Успенским.

Но одно дело – понимать, другое – чувствовать, и вот, например, мне, читателю, кажется, что в третьей книге «Брусков» разноречие между умом и чувством выражено весьма резко, отчего и получается так, что вражеское отношение «мужицкой силы» к социалистической культуре дано гораздо ярче, наглядней, более «прочувствованно», чем освободительное значение революционной работы пролетариата.

Перевоспитание прославленного народниками мужика, страдальца, который в одну сторону фабрикует нищих, а в другую – мироедов, лавочников, фабрикантов и вообще жесточайших грабителей, – это перевоспитание по существу своему имеет целью изменить классовый тип человека, воспитанного веками зверской собственнической культуры.

Насколько типично изображён этот процесс в «Брусках»? Критика не ставила перед собою этот вопрос во всём его объёме и глубине, критика ещё не удосужилась сопоставить «Бруски» с «Ненавистью» Шухова и «Поднятой целиной» Шолохова. И нам с Вами, протопопам, следовало бы предоставить слово критике, подождав несколько с оглашением наших личныя вкусов и симпатий. Поставленные благосклонной оценкой читателей на некую высоту, мы, старики, меценатствуем, а это – дело вредное.