«» in Russian

Пошёл к Н. К. Михайловскому, – он встретил меня ласково и весело:

– Вот вы какой! А кто-то говорил мне, что вы похожи на Степана Разина, и, кажется, Тан написал вам письмо стихами, предлагая разделить Стенькину участь, – написал?

– Написал.

– Он хороший человек, много лучше его стихов. Вы не хотите, вероятно, чтоб вас четвертовали? Но – кажется, уже начали растягивать по партиям? Марксист?

Я сказал:

– Нет, не марксист, но, по натуре моей, склоняюсь в ту сторону, где чувствую больше активного отношения к жизни.

– Гм? А у народников вы не чувствуете этой активности?

До этой встречи я знал Николая Константиновича только по портретам. Теперь он показался мне не похожим и на портреты и вообще на русского человека. В его небольшом, ладном теле, в нервных, но мягких и красивых движениях чувствовалась нерусская живость духа и гармоничность его. Он измерял меня ласковым взглядом немножко насмешливых глаз, как боец, его манера говорить выдавала в нём человека, привычного к словесным дуэлям. Иногда его взгляд как бы ослеплял блеском какой-то острой, невесёлой мысли. От него веяло нервной силой, возбуждавшей меня.

Я начал рассказывать ему о вечере, Поссе, о всей этой неясной, опечалившей меня борьбе. Он, слушая внимательно, часто восклицал:

– Да? Так. Ого?

Говорил я о том, что среди интеллигенции, куда я поднялся не без тяжёлых усилий, я ожидал встретить иные нравы, иное отношение друг ко другу, больше внутренней сплочённости, больше взаимного уважения, дружбы и сердечности.

– Всё слова, вышедшие из употребления, старинные слова, – усмехаясь, вставил Михайловский в мою возбуждённую речь.

Говорил я о том, как огромна и тяжела деревня, как она слепа и недоверчива ко всему, что творится вне узкого круга её прямых интересов, что интеллигенции в стране отчаянно мало и за пределами крупных городов её влияния не чувствуется, значение её – непонятно.

– Эге, батенька, да вы – идеалист и едва ли не романтик! И совсем не такой грубиян, как говорят о вас! Вас, очевидно, встречают по одёжке ваших мыслей, – а вы одеваете их не модно, торопливо, да и грубовато немножко…

– Эге, батенька, да вы – идеалист и едва ли не романтик! И совсем не такой грубиян, как говорят о вас! Вас, очевидно, встречают по одёжке ваших мыслей, – а вы одеваете их не модно, торопливо, да и грубовато немножко…

Потом решительно заявил, что откажется от участия на вечере, если Поссе устранят, и спросил: что я намерен писать?

Я рассказал ему план книги «Мужик» – полуфантастическую историю карьеры архитектора из крестьян.

– Час от часу не легче! – воскликнул он, удивлённо разведя руками. – Про него говорят – марксист, а он собирается писать какую-то апологию буржуя! Среду-то эту, купечество, вы хорошо знаете?

Тип героя-«мужика» лепился у меня довольно ясно и прочно из моего знакомства с культурной работой Милютина, череповецкого головы, и моих наблюдений над жизнью поволжских городов.

– Может быть, это будет интересно, – Николай Константинович недоверчиво пожал плечами, – во всяком случае – оригинально. Буржуй как положительный тип – вы это будете печатать в марксистской «Жизни»? Тоже оригинально!

Засмеялся и потом сказал серьёзно:

– А вы бы попробовали написать роман из жизни наших революционеров. Вы симпатизируете людям сильной воли, – сильнее и ярче этих людей вы не найдёте в русской жизни!

С глубоким чувством любви к бойцам и волнующе подчёркивая драму их жизни, он заговорил о ничтожной – количественно – группе людей, которые хотели взорвать трон Романовых. Говорил страстно, образно, как поэт, задыхаясь от волнения и как-то вздрагивая всем телом.

Его очень утомила эта речь; посидев ещё несколько минут, я встал.

– Хотите идти? Принято, чтоб старые литераторы напутствовали молодых. Я – вдвое старше вас. Вы мне понравились, и я хочу вас обнять, – это и будет моим напутствием…

Тут разыгралась одна из наиболее странных и трогательных сцен, пережитых мною…

Потом, крепко поцеловав друг друга, мы расстались, не сказав ни слова более.

Я видел этого человека не более трёх-четырёх раз, – с каждым разом он становился мне всё более дорог и близок, но, в суете жизни, мне не пришлось уже говорить с ним один на один.