««The Record of Badalia Herodsfoot»» in Russian

Время года — весна,
Время дня — рассвет,
Семь часов утра.
Склоны гор — в жемчужной росе,
В воздухе — жаворонок,
На терновнике — улитка;
А Бог у себя в небесах —
Все прекрасно на свете!
Пиппа Пассес

Наш рассказ относится не к той Бадалии, которая была также известна под именем Иоанны, Сварливой и Мак-Канна, как говорится в песне, но совсем к другой и еще более красивой леди.

В начале истории душа ее оставалась еще не тронутой; она носила тяжелый головной убор с пушистой бахромой, составляющей традиционный наряд продавщицы яблок, и на Геннисон-стрит сохранилась легенда о том, что в день своей свадьбы она танцевала с зажженными светильниками в обеих руках неприличные танцы, пока не явился полицейский и не заставил ее подчиниться закону. Это были ее счастливые дни, но они продолжались недолго, потому что ее супруг через два года после свадьбы взял себе другую женщину и ушел из жизни Бадалии, переступив через ее бесчувственное тело, так как ее протест он подавил тумаками. Не успела она утешиться в своем вдовстве, как ребенок, которого муж не взял у нее, умер от крупа, и она осталась совершенно одна. С редкой в женщинах верностью супружеским обетам, она не желала даже слушать предложения о втором браке, поступая в этом случае согласно с обычаями Геннисон-стрит. "Мой муж, — объясняла она своим поклонникам, — может скоро вернуться, и, если он увидит, что я живу с вами, он убьет меня. Вы не знаете Тома, а я его знаю. Я могу заработать на себя — ведь у меня нет детей".

И она зарабатывала свой хлеб катком для белья, иногда присмотром за детьми и продажей цветов. Последняя профессия требует капитала и заставляет продавца заходить так далеко в западную часть города, что возвращение домой, скажем, из Берлингтон-Аркад на Геннисон-стрит является оправданием для выпивки и, кроме того, как описывала Бадалия: "Когда вы возвращаетесь назад, ваша шаль слезла у вас со спины, чепчик оказывается под мышкой, а в кармане у вас — ни шиша, да вдобавок все платье облеплено грязью".

Бадалия сама не пила, но она хорошо знала нравы женщин своего общества и читала им суровые наставления. Иногда же она собирала их у себя и долго рассказывала им о своей жизни с Томом Херодсфутом, который непременно когда-нибудь вернется к ней, и о ребенке, который никогда не вернется. Какое влияние оказывали эти мысли на ее душу — осталось неизвестным.

Ее вступление в свет совпадает с той ночью, когда она буквально выросла из-под ног его преподобия Евстасия Ханна у подъезда дома No 17 на Геннисон-стрит и заявила ему, что он просто глуп, рассыпая свои благодеяния среди бедных своего участка без всякого разбора.